Эрин Моргенштерн - Ночной цирк [Litres]
Молодой человек со списком в руках вызывает их одного за другим и сопровождает за позолоченную дверь. Один за другим они заходят, выходят и покидают театр. Некоторые остаются за дверью всего пару минут, другие задерживаются надолго. Те, до кого очередь еще не дошла, с тревогой ждут, когда же, наконец, человек со списком выйдет, чтобы назвать их номер.
Последний из фокусников, скрывшийся за золоченой дверью, огромный детина в цилиндре и развевающемся плаще, возвращается в фойе довольно быстро. Находясь в крайнем раздражении, он покидает театр, громко хлопнув дверью. Эхо все еще разносится под потолком, когда в фойе вновь появляется человек со списком и, рассеянно кивнув, откашливается.
– Номер двадцать три, – объявляет Марко, сверяясь со своими записями.
Когда девушка поднимается с места и делает шаг вперед, все взгляды обращаются к ней.
Марко следит за ее приближением: сперва он просто немного удивлен, затем удивление сменяется абсолютным смятением.
Еще издалека он отметил, что она весьма привлекательна. Однако, когда она подходит ближе и поднимает на него глаза, он понимает, что за привлекательными чертами – овалом лица, темными волосами, оттеняющими белизну кожи, – скрывается нечто большее.
Она светится изнутри. На мгновение их взгляды встречаются, и он не сразу вспоминает, зачем он здесь и почему она протягивает ему листок бумаги, на котором его собственной рукой проставлен двадцать третий номер.
– Прошу следовать за мной, – находит он в себе силы произнести, забирая у нее листок и распахивая перед ней дверь. В знак благодарности она делает едва заметный реверанс. Еще до того, как дверь за ними успевает закрыться, фойе наполняется шепотом.
Театр поистине величественный, богато украшенный, с бесконечными рядами обитых красным бархатом кресел. Перед пустой сценой алеют оркестровая яма, бельэтаж и ложи. Если не считать двух человек примерно в десяти рядах от сцены, театр пуст. Чандреш Кристоф Лефевр сидит, задрав ноги на спинку впередистоящего кресла. Справа от него восседает мадам Ана Падва; пытаясь подавить зевоту, она тянется к ридикюлю за часами.
Девушка в зеленом платье вслед за Марко выходит из-за кулис на сцену. Он жестом предлагает ей пройти дальше, на середину, и, не находя в себе сил отвести от нее взгляд, объявляет ее выход почти пустому залу.
– Номер двадцать три, – говорит он и, спустившись по узкой лестнице у авансцены, усаживается на одно из крайних кресел первого ряда с пером, зажатым в руке над раскрытым блокнотом.
Мадам Падва с улыбкой поднимает глаза, убирая часы обратно в ридикюль.
– Что тут у нас? – интересуется Чандреш, не адресуя вопрос никому конкретно.
Девушка безмолвствует.
– Это номер двадцать три, – повторяет Марко, заглянув в свои записи, чтобы удостовериться, что номер верный.
– Мы выбираем иллюзиониста, дитя мое, – довольно громко говорит Чандреш, и гулкое эхо вибрирует в пустом зале. – Мага, волшебника, чародея. В настоящее время хорошенькие ассистентки нас не интересуют.
– Я и есть иллюзионист, сэр, – заявляет девушка. Судя по голосу, она совершенно не волнуется. – Я пришла на просмотр.
– Вот как, – Чандреш скептически оглядывает ее с головы до ног.
Она неподвижно стоит в самом центре сцены и спокойно ждет, словно ожидала подобной реакции.
– Что тебя смущает? – спрашивает мадам Падва.
– Я не уверен, что нам подойдет женщина, – пожимает плечами Чандреш, продолжая разглядывать девушку.
– И это после всех твоих разглагольствований по поводу Тсукико?
Чандреш какое-то время раздумывает, по-прежнему глядя на девушку. В ее облике, довольно элегантном, нет ничего особенного.
– Это совсем другое, – приводит он единственный аргумент, который пришел ему в голову.
– Да брось, Чандреш, – не уступает мадам Падва. – Позволь ей по крайней мере показать, на что она способна, а уж потом будешь рассуждать, годится нам женщина в иллюзионисты или нет.
– Но у нее такие рукава, что в них слона можно спрятать, – возражает он.
В ответ на его слова девушка расстегивает жакет с пышными рукавами и небрежно бросает его под ноги. Платье без рукавов и бретелек оставляет руки и плечи обнаженными, и лишь тонкая полоска кожи скрывается под длинной цепочкой с медальоном. Затем она снимает перчатки и одну за другой кидает на пол, поверх брошенного жакета. Мадам Падва многозначительно смотрит на Чандреша, и ему остается только вздохнуть в ответ.
– Ладно, – соглашается Чандреш. – Тогда приступим.
Он делает знак Марко.
– Конечно, сэр, – отзывается Марко и обращается к девушке. – Перед началом показательного выступления мы хотели бы задать вам несколько общих вопросов. Как вас зовут, мисс?
– Селия Боуэн.
Марко делает пометку в блокноте.
– Сценический псевдоним? – спрашивает он.
– У меня его нет, – отвечает Селия.
Марко отмечает и это.
– Где вы до этого выступали?
– Я никогда не выступала на сцене.
Услышав это, Чандреш собирается что-то сказать, но мадам Падва останавливает его.
– Тогда у кого же вы учились? – продолжает опрос Марко.
– У своего отца, Гектор Боуэна, – отвечает Селия. Выдержав небольшую паузу, она продолжает: – Хотя он больше известен под именем чародея Просперо.
Перо выпадает из руки Марко.
– Чародея Просперо? – Чандреш снимает ноги со спинки кресла и всем телом подается вперед, глядя на Селию совершенно другими глазами. – Чародей Просперо – ваш отец?
– Был им, – уточняет Селия. – Его… не стало год назад.
– Примите мои соболезнования, дорогая, – говорит мадам Падва. – Но кто такой, ради всего святого, этот Просперо?
– Всего-навсего величайший иллюзионист современности, – поясняет Чандреш. – В свое время я старался не упускать возможности устроить его выступление. Он был настоящим гением, мог очаровать любую публику. Ему не было равных.
– Он был бы рад услышать ваши слова, сэр, – говорит Селия, метнув короткий взгляд в сторону неосвещенной кулисы.
– О, я говорил ему об этом неоднократно, хотя мы не виделись уже очень давно. Как-то раз мы с ним здорово напились в пабе, и он начал объяснять, что необходимо раздвигать привычные рамки театрального искусства, изобретать что-то новое, поистине сверхъестественное. Ему бы наверняка понравилось то, что мы задумали. Чертовски обидно, что его больше нет, – тяжело вздохнув, он сокрушенно качает головой. – Впрочем, давайте продолжим, – говорит он, откидываясь в кресле и с интересом глядя на Селию.
